Посадили на Урал. Второй раз. 1978 год. Тюмень.
1978 год. Тюмень. Мотоклуб при обкоме ДОСААФ. Зимний сезон прошел неплохо, но надежда всегда на будущее.
И вот лето.
Собираемся в Латвию на всесоюзный кубок по мотокроссу «Вадугунс». Легендарный мотокросс на легендарной трассе «Белый олень» и вообще для нас, сибиряков, Латвия что-то далекое, европейское.
Мне двадцать один год, я жадно впитываю жизнь: пробую подрабатывать, пробую комсомольскую жизнь, пробую ресторанную жизнь, пробую жизнь фарцовщика. Как то все это отметается. Как это я делаю выбор или это за меня кто-то делает, но через меня много чего проходит, мне многое интересно. А тут, мы едем в далекую страну, уже тогда мы воспринимали ее именно так.
Поездка была классной, и очень значимой для меня. Не стоит сейчас всего повествовать, но я опишу несколько шоков для меня, которые меня изменили. Пишу не по значимости, а по последовательности.
Шок первый.
— Я похож на латыша. Со мной, единственным из команды, «аборигены» начинают разговор на латышском, а некоторые ругают за незнание своего родного языка. Я даже вляпался в пару историй, я вызываю доверие и раздражение.
Шок второй.
— Латышские «мотогоны» едут на тренировку с женами и детьми. За команду города Балвы в колясках выступают: рулевой- зам начальника отдела милиции; колясочник – зам директора мясокомбината. Они даже душ берут с собой. А мы? Хулиганье, рванье, … в лучшем случае студенты.
Шок третий.
— Латыши нас считают дремучими. Рассказывают нам, как мы спим со скотиной вмести и серьезно радуются за нас, мотогонов, что мы на удивление цивилизованы. Когда я, подыгрывая этой теме, рассказываю, что я собирал нефть бабушкиной шалью на краю своего огорода, сдавал в пункты приема, чтобы заработать на поездку в Латвию, они верят. Сто процентов верят.
Далее я много раз встречался с такими представлениями о русских, но тогда в Латвии, это шокировало меня.
Могу еще вспоминать, но был и главный шок:
-Спарки!
Я понимал, что в «колясках» будут участвовать не только Уралы. В те годы уже проникали в Союз моторы из-за бугра, но чтобы доминировали «спарки», я представить не мог.
-Спарка? – Это сдвоенный мотор, чаще всего двойной Чезет . Но как едет! Братья Сергисы творили просто чудеса на трассе. Легкий ход по кочкоте, резкий набор, резкий сброс, легкий прыжок. Мы словно «утюги», это на Уралах и Днепрах. Спарка захватила меня: я фотографировал, изучал, запоминал. Уже там я решил, что буду делать спарку.
А, да! Гонка? Сама гонка понравилась, но я не понравился в ней. Ехал в серединке. В конце второго заезда сошел, но зачет получил. Какой-то «колхозник» сумел коляской выдернуть у меня левую выхлопную трубу. «Колхозники» — это в прямом смысле местные крестьяне, кроссменами их можно назвать условно, говорящие только на латышском и представляющие сельские клубы. То ли их по квоте пускают, то ли по другим соображениям, но судите сами: я в середине, а их на круг обгоняю. Но борются отважно.
Вернулись в Тюмень гружеными: кто медаль, кто мотоботы, кто постельного белья, кто трипака, а я спарку в голове.
Начальство долго уговаривать не пришлось, дали мне чезет пятисотку и еще чего-то. Но я его шокировал в тот же день, когда распилил раму на мелкие части. Сначала они погоревали надо мной, а потом рукой махнули. Долго ли, коротко ли я кулибничал, но к осени выехал пока не на спарке, а на пятисотке с коляской.
Мое появление ошеломило моих противников. Старт мы выигрывали «в одну калитку», а далее катались сами по себе. То есть соревновательности никакой: мы себе катим впереди, а сзади все рубятся за второе место.
«Не честно!», порешило все спортивное сообщество, но что с нами делать не знали. Просто запретить, но в Латвии, Эстонии и в Москве ездят на пятисотках. Тренеры других команд придумывали варианты уравнивания, но на трассе было без вариантов. Одно их умиляло: частые сходы из-за поломок.
А разваливалось все: сыпались спицы заднего колеса и маятник, разваливалась коляска и ее подвеска. Но к удивлению моего тренера меня это не удручало, а только озадачивало. Я усиливал спицы заднего колеса — начинал лопаться обод; я сделал переднюю маятниковую вилку – начало сыпаться переднее колесо.
Разработки длились всю осень и зиму. Сама идея спарки ушла на второй план, хотя мотор делался отдельно. На первый план вышла не то чтобы надежность конструкции, хотя бы доезд.
«Моторный» – кубок Советского Союза, начало марта. Стоим на старте, а я себя не слышу. Рев у Урала значительно громче Чезета, а ревут со всех сторон. Я начинаю поднимать обороты, Серега — колясочник падает в коляске: от вибрации не держат мышцы ног; а у меня руль становится толще раза в два. Сбросил газ, Серега встает, но я не чувствую оборотов. Стою, рявкаю время от времени, колясочник приседает в такт. Ему сойти даже одной ногой нельзя, нужно грузить переднее колесо, иначе кувыркнемся сразу на старте.
«Флаг», а я газ сбросил: двадцатые со старта, да еще в завале на втором вираже. Но ничего, ничего. Быстро догоняем «головку», обгонять легко. Урал утюжит весь вираж, а я оттормаживаюсь, резко разворачиваюсь и выстреливаю по внутреннему радиусу. Обгоняю и на вираже и на прямой. Уже пятые, подобным образом на правом вираже обхожу Толю Бекишева из Ирбита, а на следующем, левом повороте по непонятной траектории практически улетаю, кувыркаюсь в глубоком снегу.
Я вскочил и за руль, завожу, завожу… А колясочник – Сергей весь изогнулся назад и отворачивается. Завел, толкаю мотоцикл в сторону трассы, а Сергея нет. Я не понимаю, что происходит, возле него мужики бегают.
— Что? Что у тебя? Спина? Ехать можешь?
— Не знаю. Спина.
Адреналин уходит, приходит сознание и меняются приоритеты. Посадили Сергея на мотоцикл. Прибежала медичка, помучила Сергея вопросами, убежала.
— Сказала, что бы подошел после заезда.
Дождались окончания заезда. Покатились в парк. Нас замучили с расспросами: — из своих никто ничего не видел, кувыркнулись мы в самом дальнем углу трассы. Сидим, объясняемся, подходит Толя Бекишев:
— Ну что у вас? Ушли? Целы хоть?
-Да вот у Сереги спина. Сергей, сходи к медикам, а то снимут со старта.
— Видел как вы летели. Потом смотрю, стоите живые, но не едете.
Поговорили с Толей о гонке, о нашей «пятисотке», он пожелал Сергею здоровья и ушел.
— Он и въехал мне в спину. У меня ушиб не от падения, а удара дугой коляски. Пришел блин поинтересоваться, даже не извинился.
— А точно он?
-Ну а кто? Они сзади были. Ударили мне в спину, я вперед и полетел. А потом уж ты с мотоциклом по мне.
Я мучительно вспоминал моменты кувыркания, но не мог выстроить их в логику.
— Да, нас крепко ударили и ударили в тебя железом коляски. Ты висел слева, прямо за мной. Да, нехорошо…
Я сидел и рассуждал, даже не узнавал каким выезжаю на старт второго заезда. Пришел Сергей.
— Можно грузиться. Медик меня не допустил к заезду. Во вторник на прием.
— Такая гонка, в тройке были бы легко! Эх!
Пропустив еще пару гонок мы уже выехали на летнюю трассу. «Область» выиграли в легкую, но экипажа лидеров области Валерия Абрамова и Таранова Владимира не было на старте. Чуть позднее они заявили об окончании спортивной карьеры. Был ли я причиной со своей «спаркой» или нет, меня это тогда никак не трогало, но было жаль их ухода.
Спаренный двигатель делался медленнее, чем хотелось. Я отказался от наглого сваривания двух картеров. Предлагался некий общий подрамник для двух двигателей, а валы соединялись муфтой. Вот такая платформа должна была устанавливаться в раму мотоцикла. Получалось, у меня было два мотоцикла: один делался на перспективу, а на втором я испытывал все остальные узлы и отношение всех окружающих ко мне.
Мое увлечение новизной и конструированием привлекало интересных людей от профессуры в институте до самоделкиных военных предприятий. Детали из титана или авиа подшипники стали легкодоступными. Правда, ступица колеса, одобренная профессором сопромата, развалилась на второй тренировке. А поиск хромансилевых трубок на заднем дворе завода был остановлен стрельбой бабушки- охранницы. Но этим я только бравировал, а не считал за издержки.
У меня появился последователь из города Ялуторовска, я был рад. Он стал моим последователем, но не конкурентом.
Мой же мотоцикл стал представлять приличный уровень: маятниковая вилка рулилась под меня – вылет большой, но здоровья хватало вытаскивать ее в виражах. Самошитое сидение позволяло перекатываться по нему- сидеть на нем некогда. Коляска легкая, «мягкая». Колясочник тоже был доволен. Но вот как-то к дизайну у нас отношение было пренебрежительное.
И вот снова какая-то региональная гонка, на которой я пообещал начальству аккуратную езду. Вдруг вижу появление Щербинина Сергея на трассе- тогда уже чемпиона Союза и в тот год участника чемпионата Европы- моего кумира. Он был «в гражданке» с видом отдыхающего. Подошел, поговорили, обещал пристальное внимание. С этими словами я и выехал на тренировку с «засечкой». Как думаете, я аккуратно ехал? Да я второму полтора круга привез.
— Ну как Сергей Кузьмич? Как я еду?
— А почему ты прыгаешь с обрыва до его середины? Сади прямо перед выходом на равнину. Вот уже где радиус со спуска начинается, туда и сади заднее колесо.
— Но, под углом же садим? Вертанемся?
— А коляску да, да, надо держать. Молодец! Ты газ успей открыть только, газ!
Ну я и открыл- как шарахнул на дно карьера, то есть прыгнул. А нет, еще и на старте был инцидент. Видимо судья – стартер и экипаж Паши Батырева на Урале из моего же клуба договорились о старте под него. И явный фальстарт Паши. Я жду красный флажок, а все уехали, и судьи не остановили. Короче я с последнего места к третьему повороту первый.
А, да, прыгнули мы. Толи я чуть дальше пролетел?, Толи что-то с теорией приземления? Но колясочник у меня завернулся на передней дуге, а заднее колесо осталось с пятью – тремя спицами. В итоге мотик в хлам, и Серега мой загибается на обочине. А Кузьмич:
— Ты закрылся, надо было ручку держать, а ты закрылся, я все слышал.
Чего он там слышал? Только я Кузьмича больше не стал слушать.
Сход, опять сход. Отношение спортивного начальства к моим трудам стало меняться на негативное.
А тут пришла чехарда смены тренеров, пропало лето. Ни какой Латвии, спарок, пятисоток. Даже с мотоциклом не было возможности работать. К осени пришел тренером Таранов Владимир, тот самый, который в экипаже с Абрамовым Валерой были многократные чемпионы области. И приказом снимает меня с пятисотки, и садит на Урал.
Урал мой, простоявший год под пылью, получил несколько пневмоподвесок с «Okello», так я звал свою пятисотку. Ее оставили за мной на незачетные гонки, но каково прыгать с мотоцикла на мотоцикл, если они совершенно разные.
Сначала мой старый казался мне утюгом, но потихоньку я его стал приручать к стилю пятисотки. Невозможно все применить, но часть «рулежки» можно.
Урал грубоват и инертен на виражах, вот Ирбитские мастера и пашут бровки на зимней трассе. А я стараюсь перед виражем позже закрывать ручку, но торможусь отчаянно, и аккуратненько выхожу на внутреннюю сторону виража.
Вот как то пока я заходил на внутреннюю сторону Гена Кулага как даст мне прямо в «лоб» и я за бровкой. Я его за круг сделал, а он меня опять в этом же месте прямо в «лоб», и вновь я за бровкой. А надо еще и мотик вытолкать из-за бровки. Догнал я его за круг, и на этом вираже хрясь в бочину коляски, Гена за бровкой. Но надо сказать, этого парня учить было бесполезно. Из Ирбитских вежливых было мало, а этот совсем особенный случай.
Урал потребовал вложений. Поршневая от наладчика моторного цеха, шестерни от лучшего зубореза Ирбита, головки из эксперементального цеха превышали бюджет студента. Пришлось чуть – чуть подторговывать ураловским железом, хоть и не любил это дело. Мое ирбитское происхождение как бы само собой подразумевало и услуги технической помощи, и обладание дефицитом. Я не был фарцовщиком, но подобная деятельность органами приравнивалась к фарцовке.
Мотозавод хоть и диктовал технические решения, но кое-что оставлял конструировать и мне. Таким образом, мотоцикл Урал меня вовлек в разные сферы жизни, где у меня вроде получалось неплохо.
Стала нравиться езда на Урале. Много позиционной борьбы, много нюансов в зависимости от трасс. Урал позволял больше думать, исправляться после ошибки, искать грани возможного. Появлялось большое удовольствие управлять этим «утюгом». И когда я схлестнувшись с пятисоткой, предугадывал действия ее экипажа и опережал их, получал огромное наслаждение.
